Он подкатился поближе и выключил двигатель. Я не сказал ни слова. Помахал ему рукой, но молча. И продолжал насвистывать.
Он вылез из кабины и подошел к костру.
"Привет, Ричард".
"Ты опаздываешь", - сказал я. "Оладья уже почти сгорела".
"Прости, пожалуйста".
Я вручил ему стаканчик воды из ручья и жестяную тарелочку с половинкой оладьи и куском маргарина.
"Ну как там все закончилось?" - спросил я.
"Все отлично", - сказал он с мимолетной улыбкой. "Едва унес ноги".
"Я уж начал в этом сомневаться".
Некоторое время он молча жевал оладью.
"Ты знаешь", - сказал он наконец, обдумывая поглощаемое, - "это просто отрава".
"А никто и не говорит, что ты обязан есть мои оладьи", - сказал я сердито. "Почему это все так ненавидят мои оладьи? Никто не любит мои оладьи! Почему это так, Небесный Учитель?"
"Дело в том", - сказал он, усмехнувшись", - и я сейчас говорю от имени Бога, что ты веришь в то, что они хороши, и поэтому на твой вкус они хороши. Попробуй свою оладью без глубокой веры в то, что ты веришь, и ты почувствуешь, что это нечто... вроде пожарища... после наводнения... на мельнице, тебе так не кажется? Кстати, ты, конечно же, специально положил в оладью эту траву?"
"Прости. Она, видно, упала с моего рукава. Но тебе не кажется, что сама по себе оладья, нет, конечно же, не трава, и не этот немного подгоревший кусочек, нет, сама оладья по себе, тебе не кажется...?"
"Гадкая", - сказал он, возвращая мне всю свою половину оладьи, одного укуса ему оказалось вполне достаточно. "Я скорее умру с голода. Персики еще остались?"