Но сбегу, как только это мне надоест".
Самолета никто не касался, однако, неожиданно, его пропеллер завертелся, двигатель чихнул облаком сизого дыма, а затем ровно загудел. "Обещание принято, но..." - он, улыбаясь, смотрел на меня, словно чего-то не мог понять.
"Принято, но что? Скажи. Вслух. Скажи мне. Что не так?"
"Ты не любишь толпу", - сказал он.
"Не люблю, когда она давит на меня. Я люблю поговорить и обменяться идеями, но когда вспоминаю, как они тебе поклонялись, и эта зависимость... Я надеюсь, ты не просишь меня... Считай, что я уже сбежал".
"Может быть, я - полный дурак, Ричард, и может быть, я не вижу чего-то, очевидного, что прекрасно видно тебе, и если так, то пожалуйста, подскажи мне, но что плохого в том, чтобы записать это все на бумагу? Разве есть такое правило, которое запрещает Мессии писать то, что с его точки зрения истинно, что забавляет его, что помогает ему творить чудеса? И, может быть, тогда, если людям не понравятся его слова, они смогут просто их сжечь и развеять пепел по ветру, вместо того, чтобы стрелять в него самого. А если понравятся, то они смогут их заново когда-нибудь перечитать, или написать их на дверце холодильника, или воспользоваться идеями, которые им там приглянутся. Что плохого в том, чтобы их записать? Но, может быть, я - просто дурак".
"Значит, написать книгу?"
"А почему бы и нет?"
"А ты знаешь, сколько надо труда... Я обещал себе, что в жизни никогда больше не напишу ни единого слова!"
"А, вот в чем дело. Ну, тогда прости", - сказал он. "Ты, конечно, прав. Я просто этого не знал". Он встал на нижнее крыло и залез в кабину. "Ну, ладно. Как-нибудь увидимся. Счастливых полетов, и все такое. Смотри, чтобы толпа до тебя не добралась. Так ты уверен, что не хочешь написать книгу?"
"Никогда", - сказал я.