Открыть этот выход трусам, людям робким или даже обманывающим себя храбрецам значило бы истребить военный дух народа, ослабить его чувство чести. Если бы военные законы налагали определенные позорные наказания на генералов, офицеров и солдат, отдающих оружие в силу капитуляции, то такой поступок никогда не пришел бы на ум военным, желающим выйти из затруднительного положения; единственным прибежищем их оставались бы мужество и упорство. И чего только не совершили бы они тогда!
Если бы 28 батальонов отборных войск, сложивших оружие в Гохштедте, были убеждены, что они запятнают свое имя, опозорят свои семейства и будут подвергнуты смертному наказанию, они стали бы драться; и тогда если бы их упорство не изменило судьбы дня, то, верно, удалось бы им достичь левого крыла и отступить. Если бы баварская пехота, со славой защищавшая деревню Аллергейм в битве при Нердлингене, и отразившая атаки Великого Конде, могла сдаться Тюренну на капитуляцию, не иначе как заслужив бесчестие и смертную казнь, она и не подумала бы оставлять своей позиции. Часом позже она увидела бы, что не была отрезана от Иоганна фон Верта; за баварцами остались бы поле битвы и победа, а Конде увел бы за Рейн немногочисленные остатки своей армии.
Но что же должен делать генерал, окруженный превосходящими силами? На этот вопрос сможет ответить только древний Гораций36. В необычайном положении надобна и решительность необычайная. Чем упорней будет сопротивление, тем больше надежды получить помощь или пробиться. Сколько на первый взгляд невозможного было сделано людьми решительными, не имевшими ничьей поддержки, кроме смерти! Чем более упорное сопротивление вы окажете, чем больше выведете из строя людей у неприятеля, тем меньше будет их у него в тот же день, или на другой день, против других корпусов армии. Нам кажется, что этот вопрос нельзя решить иначе, не подрывая военного духа народа и не подвергнув себя величайшим несчастьям.
Должно ли законодательство уполномочить генерала, окруженного на большом удалении от своей армии слишком превосходящими силами, после того как он уже выдержал упорное сражение, распустить свою армию ночью, вверив каждому его собственное спасение и назначив более или менее отдаленное сборное место? Вопрос, может быть, сомнительный; однако же несомненно то, что генерал, который решится на это в отчаянном положении, спасет три четверти своих людей, и, что дороже людей, спасет себя от бесчестия отдать оружие и знамена по договору, где все выгоды в пользу лиц и во вред армии и отечеству.
В Максенской капитуляции встречается чрезвычайно странное обстоятельство.